Вата

Оригинал взят у sozecatel_51 в Оптика Гоголя

Войска не введёшь — головы не снесёшь, страну потеряешь, никого не спасёшь
Войска введёшь — головы не снесёшь, две страны потеряешь, весь мир обречёшь

и враг потирает лапки от такой прекрасной развилочки
ибо только у него есть эксклюзивные ноухавчики на подобные случаи: универсальная апология безумия, оруэлхакслинг, псакинг академический
но на такое ни у кого не хватит буржуазного духу
враг всё ещё думает, что играет свою игру и выигрывает
нуну

но у каждой армии есть свои скиллы... не путать со сциллами
и ни одна армия не способна доминировать вечно, даже в рамках одного, так сказать, сценарио
и мы помним и не такие, знаете ли, ивенты... и не у таких развилочек стаивали
и и/и выбирали, или/или ли...

все знают об оружии массового поражения (заражения, разрушения) и почитают его всемерно
но мало кто помнит оружие массового созидания (спасения, освобождения)

это молитва
и русские народные сказки например
они, как и Миф, есть абсолютная реальность, Ключ, Камень

— Когда дочь твоя мудра, пусть наутро сама ко мне явится ни пешком, ни на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарочка.

«Ну, — думает мужик, — такой хитрой задачи и дочь не разрешит; пришло совсем пропадать!»

— Не кручинься, батюшка! — сказала ему дочь-семилетка. — Ступай-ка к охотникам да купи мне живого зайца да живую перепелку.

Отец пошел и купил ей зайца и перепелку.

На другой день поутру сбросила семилетка всю одежду, надела на себя сетку, в руки взяла перепелку, села верхом на зайца и поехала во дворец.

Царь ее у ворот встречает. Поклонилась она царю.

— Вот тебе, государь, подарочек! — и подает ему перепелку.

Царь протянул было руку, перепелка — порх — и улетела!

— Хорошо, — говорит царь, — как приказал, так и сделано. Скажи теперь: ведь твой отец беден, чем вы кормитесь?

— Отец мой на сухом берегу рыбу ловит, ловушек в воду не ставит, а я подолом рыбу ношу да уху варю.

— Что ты, глупая, когда рыба на сухом берегу живет? Рыба в воде плавает!

— А ты умен? Когда видано, чтобы телега жеребенка принесла?

Царь присудил отдать жеребенка бедному мужику, а дочь его взял к себе. Когда семилетка выросла, он женился на ней, и стала она царицею.

илл. Веры Павловой

Оригинал взят у pop_romanв Из переписки

Е

дорога белых птиц от стен Каракорума
уходит за хребты уходит на Коринф
дорога белых птиц уходит в чёрный юмор
где плавает в ночи голубоглазый взрыв

пространство нависает словно обрывистый берег
и в пальцах губ настойчивое тссс
в стеклянном бешенстве в раскиданности перьев
невидимо звенит дорога белых птиц

где многоликая и пенистая снежность
ещё не веер но уже не аромат
где формула цветка утрачивая сложность
и свежесть падает в щербины колоннад

и ледяной укол в растаявшее сердце
и бледных прелестей сентиментальный ад
удар крыла о сталактит инерций
замедленно хрустит поёт кричит как водопад

и вся во власти жадного глагола
хрипит гортань — кровавая дыра
ты рьяно молодеешь год от года
хватаешь камень и кричишь «ура»

и на пейзажах внутреннего смога
пьянеет радугой паучье стекло
свистит в хрустальной паутине мозга
воображаемо подбитое крыло

и в ледяную ночь стремительно вмерзает
гигантское крыло и бьётся как нарыв
и плачет и блестит в секундах замирая
и плавает в ночи голубоглазый взрыв

блевота пена пух пуанта кокаина
находит может быть пугливую мишень
шуршит и тает целлофановое кино
сгорает книга про буддизмы и женьшень

Каракорум глоток спасительный стакана
скелет властительный фарфорово горит
и конские хвосты — штандарты Чингисхана
уходят за хребты уходят на Коринф

и можно спутать все координаты
и повторять: монголы птице-конь
и повторять святое слово «надо»
и за него идти естественно... в огонь

и отгорев смотреть обугленные руки
и на костёр где сучий ливень льёт
и вопрошать: сей аргумент довольно хрупкий
что где-то есть любовь и где-то есть полёт

и в зеркало смотреть и в стриптизе металла
когда зрачки фиксированно злеют
вокруг зловеще незаконченного тела
пунктиром белым женский силуэт

увидеть. посреди плащей и сумок
висит её пальто. и есть на свете бог.
так почему она вбегает в сумрак
где бэби спит слюнявый как бульдог

всё кончено. тебе не отвертеться.
сексоидный удар. зеркальное стекло.
несчастье. или это... режет сердце
кривою саблей белое крыло

где шёлк преодолев томление испуга
до кровомщенья ненавидит ворс
фосфоресценция кораллового пуха
взлетает как седой павлиний хвост

и на её глаза и ласковое слово
и на её... кудри цвета льна
обрушился удар сверкающего клюва
и белых перьев накипевшая волна

седой как борода седой как брови барда
триумф который ждался столько лет
и в хлопьях мокрого ночного снегопада
на звёзды воет одинокий интеллект

свистящий выплеск полного стакана
трескучий скрежет влажного стекла
прищур раскосых глаз... штандарты Чингисхана
уходят на Коринф без хохота и зла

полёт о неподвижности наверно
ироничен. пресловутый парадиз
безмолвствует. в гранитное инферно
вцепилась как сосна дорога белых птиц

и наша грусть по сути лунно-лисья
бери свой инструмент и песенку наярь
на белой плесени оранжевые листья
весна окончена. и навсегда январь


Из книги "Туманы чёрных лилий. Стихотворения" 

Я сердцем радостно кружил вокруг снастей
И птицей в синеве носился беззаботно,
Корабль медлительно качал свои полотна,
Как ангел во хмелю от солнечных лучей.

Как называется, спросил я, остров мрачный?
— Кифера, был ответ, известный в песнях край,
Седых проказников игриво-пошлый рай,
А, впрочем, островок достаточно невзрачный.

— Земля сердечных тайн и чувственных услад!
Витает над тобой великолепной тенью
И в душу льёт тебе любовное томленье
Венеры давних дней нетленный аромат.

Зелёных миртов край, пестреющий цветами,
Чей культ среди людей не будет знать конца,
Где в обожании молитвенном сердца
Уносит к небесам во вздохов фимиаме

И в ворковании немолчном голубей!
— Былой Киферы сад был в запустенье диком,
Лишь оглашаемом порой скрипучим криком.
Но что за странный вид открылся меж камней?

То не был храм в тени разросшейся дубровы,
Где жрица юная, бродя среди цветов,
Чтоб охладить в груди желаний пылкий зов,
Приподнимает край дрожащего покрова.

Едва мы к берегу настолько подались,
Что испугали птиц своими парусами,
Как виселицы столб открылся перед нами
На небе голубом, — как чёрный кипарис.

Повешенный был весь облеплен стаей птичьей,
Терзавшей с бешенством уже раздутый труп,
И каждый мерзкий клюв входил, жесток и груб,
Как долото, в нутро кровавое добычи.

Зияли дыры глаз. От тяжести своей
Кишки прорвались вон и вытекли на бёдра,
И, сладострастием пресыщенным изодран,
Исчез бесследно пол под клювом палачей.

Пониже ног его, с огнём ревнивым в злобных
Глазищах, морды вверх, кружился бестий сброд;
Какой-то крупный зверь, их явный верховод,
Казался палачом в кругу своих подсобных.

Дитя земли, где всё привольно жить могло б,
Безропотно сносил ты муки унижений
Во искупленье всех неправедных радений
И злодеяний, путь тебе закрывших в гроб.

Мертвец-посмешище, товарищ по страданью!
Когда увидел я твой вспоротый живот,
Волной блевотины мне захлестнула рот
Вся скопленная желчь — мои воспоминанья.

Бедняга, пред тобой, мне вечно дорогим,
Меня терзали вновь для вящего примера
И клювы воронья, и челюсти пантеры,
Что прежде тешились мучением моим.

— Ласкали небеса, сияло гладью море;
Но видел я вокруг лишь мрак да крови ток,
И, словно саваном, мне сердце обволок,
Венера, страшный смысл представших аллегорий.

Столб виселицы там, где всё — в твоём цвету,
Столб символический... моё изображенье...
— О, Боже! дай мне сил глядеть без омерзенья
На сердца моего и плоти наготу!



перевод И. А. Лихачёва

viavova_dmitrenko

Иосиф Бродский

ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА (1975)

Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.

На воздушном потоке распластанный, одинок,
всё, что он видит - гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки

Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры - словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,

он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
- когти в кулак, точно пальцы рук -
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,

к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.

( Collapse )